Последний снаряд в куполе Спаса на Крови
Сегодня на экскурсии около Спаса на Крови рассказывала, что последний снаряд упал на Ленинград 22 января 1944 года. И только в октябре 1961 года обнаружили и обезвредили застрявший в куполе собора неразорвавшийся немецкий фугасный снаряд калибром 240 мм и весом в 160 кг.
Нашла очень интересный материал из книги Виктора Ивановича Демидова "Мы уходим последними..." Записки пиротехника об этой опасной операции.
Октябрь. Сумерки. Долго стучу в окованную тяжелым железом дверь бывшего петербургского храма «Спаса на крови», пока не слышатся неторопливые шаги, не гремят засовы и какой-то парень не впускает меня внутрь, под еле видимые в темноте гулкие своды церкви.
— Вы сапер?
— Да.
— Проходите.
Внутренность храма поражает сразу же. Еще нигде я не видел такого обилия замечательных мозаичных фресок и... такого варварского отношения к произведениям искусства. Просторные залы сплошь уставлены декорациями. Они грязные, с гвоздями, от которых фресковое великолепие пестрит царапинами, а цветная смальта местами уже осыпалась. Никогда бы не подумал, что способна на такое возвышенная Мельпомена! А вот поди же... Видимо, и вправду «клобук еще не делает монахом», как говорили древние.
— Неужели здесь так и будет эта свалка? — удивляюсь я.
— Нет, — равнодушно сообщает провожатый. — Закончим реставрацию — планируют музей мозаики...
Прекрасно! Сначала портим, потом увековечиваем!
В низенькой комнатке за алтарем пышет жаром докрасна раскаленная чугунная печурка. Вокруг нее по верстакам, бухтам веревок, трубам, каким-то ящикам живописно раскинулись ожидающие моего прихода верхолазы. Я уже давно заметил, что, чем труднее или опаснее у людей работа, тем больше в них душевного здоровья и неиссякаемого остроумия. Здесь тоже за словом в карман не лезут. Первый же мой нейтральный вопрос: «Что тут у вас?» — встречается веселым каскадом:
— А ничего особенного: колбаса, пиво, святые угодники по стенам и снаряд в куполе! Присаживайтесь к нашему шалашу, с дорожки да с устатку...
— Хорошо бы, ребята, с вами посидеть, особливо под пиво, — постарался я подстроиться под этот тон, — да нельзя — времени до темноты осталось мало, так что давайте, если можно, поближе к снаряду. Как и где вы его нашли?
Реставраторы не заставили себя просить.
— Он, — старший в этой компании с дружеской небрежностью кивнул на моего провожатого, — работал там, — он ткнул пальцем в потолок. — Но неосмотрительно... И попал под голубя... Понятное дело, голубь ему «кап», а он и рот от удовольствия разинул. Вот и потерял свой новый казенный фрак. Полетела его телогрейка с лавсановой ниткой и сгинула в неизвестной дыре. Вообще-то поделом — в следующий раз будет знать, что рабочая одежда в рукава одевается, а не так, как с девкой на свиданьи. Верно я говорю?
Веселые рыцари поднебесья отозвались довольными смешками. Смеялся и сам виновник случившегося — нрава он, видимо, был открытого, необидчивого.
— Дальше все просто, — продолжал верхолаз, — жадность-матушка кинула его в ту дыру, а там, представьте себе, снаряд. Прямо в куполе...
Доставать с ленинградских крыш и чердаков невзорвавшиеся снаряды в общем не такое уж для меня новое дело. Чаще всего ими оказывались небольшие зенитные или авиационные гранатки или бронебойные снарядики. Особенных затруднений эта операция не вызывала, и я уже прикидывал, как побыстрее вызвать сюда машину, чтобы еще засветло вывезти снаряд за город и там уничтожить.
— Большой? — на всякий случай ускорил я разъяснения верхолаза.
— Килограмм на шестьдесят, семьдесят... — отозвался нашедший. И, заметив явное недоверие, добавил: — Может, и все сто потянет...
— Что?!
— Нет, серьезно, Порядочный снаряд.
— Пошли.
* * *
Всякое сооружение кажется небольшим, пока не попытаешься на него забраться. Восьмидесятиметровая, даже с лишним, высота «Спаса на крови» тоже кажется не очень значительной. Но стоит вылезти на первую же крышу, как сам себе покажешься муравьем. Я лезу за моими сразу ставшими очень серьезными и предельно внимательными проводниками — Владимиром Майоровым и Вячеславом Коробковым — и с каждым шагом (какой тут шаг — сплошное подтягивание!) чувствую, как свинцовой усталостью наливаются с непривычки ноги. Поднимаемся мы по каким-то желобам, остаткам лестниц и скоб, по прогибающимся дощечкам, положенным верхолазами под мокрые ржавые ограждения. Недавно выпал первый снежок и покрыл крышу предательски скользким слоем. Высокая узкая лестничка, ведущая на предпоследнюю горизонтальную площадку, поставлена не как все «порядочные» лестницы — с наклоном или хотя бы вертикально вверх, — а под некоторым отрицательным углом. Так и тянет сорваться спиной вниз...
Наконец мы добираемся почти до самого подножья главного креста церкви, делаем несколько ползков по изумительно красивому ярко-голубому куполу, задерживаемся на секундочку перед проломом, и Майоров спускается в дегтярно-черную дыру.
— Прыгайте!
Я прыгаю. В куполе нас обдает застарелым теплом и острым запахом первозданной пыли. Ничегошеньки не видно. По инерции делаю шаг. Меня сразу же грубо хватают за полу кителя и прижимают к какой-то стене.
— Осторожно! Тут провал. Пролетишь восемьдесят метров и попадешь как раз к отпеванию, прямо перед алтарем.
Слева засвечивается карманный фонарик, и я вижу вполне уютную сферу грубоватой избяной побелки, маленький карнизик, много голубиного помета, фантастически странные следы на вековой пыли и, наконец, цель нашего акробатического путешествия — действительно огромный снаряд. Беглого взгляда достаточно, чтобы присвистнуть: в купол даже забраться не так-то просто, не то что вытащить его отсюда! И все это в каких-то двух-трех сотнях метров от Невского проспекта... Будет работка...
Двухсотсорокамиллиметровый, сташестидесятикилограммовый фугасный снаряд пробил неширокое отверстие в массивном центральном куполе, влетел внутрь, ударился о круглую толстую стену — купол только снизу кажется изящным и хрупким, — срикошетил, снова ударился, прочертил таким образом полукруг и затих, зажатый карнизом. На исходе сил он еще умудрился сделать брешь в очень тонком полу купола, в так называемом шатре. Брешь, как прорубь, манила в бездонную глубину...
Почти сразу же стало ясно и то, почему не было взрыва: снаряд все время скользил вдоль стен боком, и рассчитанные на прямой удар механизмы взрывателей не подействовали. Иначе от красавца купола остались бы только одни фотографии.
Я выглянул на улицу. Вечерело. Надо спускаться, чтобы не повторять всю предыдущую цирковую программу в темноте. Тем более что путь обратно значительно сложнее: приходится пятиться, прыгать не глядя.
О необычной находке докладываю начальству.
— Да, Виктор Иванович, попал ты, как кур во щи, — сочувственно подтрунивает Серафим Алексеевич Марков. — Ты хоть, когда в следующий раз полезешь, аппарат захвати...
Марков страстный фотолюбитель и даже в этой ситуации не может отказаться от мелкой зависти: надо же, такая шикарная съемочная точка подвалила человеку!
— Полезай вместе со мною, — приглашаю я. — Гарантирую, что такого кадра ни у одного фотолюбителя Ленинграда не будет.
— Так что ты намерен предложить? — прерывает эту болтовню наш новый «шеф» подполковник Богданович. — Как будешь снимать?
— Кинокамерой, — отшучиваюсь я. — Сейчас, Николай Михайлович, мы подумаем и что-нибудь вам доложим.
...Утром первыми нас встречают у церкви какие-то странные старухи. Они преграждают дорогу на паперть и не пускают к дверям.
— Божий храм пришли взрывать, граждане военные?
— Да что вы, бабуси? — теряюсь я. — Нам только посмотреть... Мы... туристы.
— Туристы... Развелось охальников. И святому месту покою от них нет...
— Во информация! — восхищается Валентин Николаев, вступая под гулкие своды церковной обители. — Вчера ни души не было, а сегодня привалили целым взводом.
— Вы их еще не знаете, — жалуется ожидавший нас милицейский представитель. — Старухи все стекла повыбивали.
— Ну уж? — откровенно сомневаемся мы, глядя на забранные металлической решеткой и расположенные на высоте около тридцати метров стрельчатые окна.
— Не сами, конечно, — уточняет милицейский товарищ, — а мальчишки по их наущению. Здесь в прошлом году большинство окон остеклили. А зима была морозная — голуби начали дохнуть. Вот старухи во имя спасения святой твари и подговаривали мальчишек. Мы уж тут и пост держали и караулили — ничего не помогло. Опять голуби по церкви летают и все портят...
Как ленинградец, я знал, что церковь эту построили на том самом месте, откуда в марте 1881 года народовольцы отправили на тот свет «божьего помазанника» Александра II. («Кровавое пятно» из самой лучшей красной краски сохранилось на специально нетронутом кусочке мостовой и до сего времени.) Знал, что стоила она что-то такое около пяти миллионов рублей, что вместо ожидаемого святейшим синодом «величественно-скорбного» сооружения, отражающего «божественность царской власти» и «глубокую скорбь народа», архитектор Парланд и инженер Трухманов соорудили веселое подобие храма Василия Блаженного в Москве. На этом мои познания кончались. И лишь позже я услышал любопытную историю этого храма.
Оказывается, у церкви «Воскресение на крови» («Спасом» ее прозвали верующие) сначала было революционное прошлое. Мало того, что она всем своим видом никак не выражала «глубокую скорбь», скорее наоборот, в ее котельной одно время печатали прокламации, а в тесной каморке, над алтарем, собирались подпольщики.
Однако в первые годы после Октября эта церковь, которую патриарх Тихон объявил кафедральным собором, превратилась в гнездо контрреволюции. Здесь планировались заговоры, отсюда расползались по городу слухи, будто бы по ночам в церкви «слышны стоны убиенного царя», который «является благочестивым» и предрешает близкий конец большевистской власти.
«Близкого конца» дождались сами заговорщики, но в двадцатых годах это гнездо приняло еще одну стаю реакционеров: митрополит Иосиф Петровых сделал его центром новой антисоветской секты «истинно православной церкви», охвостья которой до сих пор нет-нет да и объявятся. Может, и те старухи, что кликушествовали на паперти, тоже из последних обожателей предпоследнего царя?
...У нас начинаются труднейшие переговоры. По утвержденному мне плану, снаряд решено спустить прямо в церковь через пролом в шатре. Но сто шестьдесят килограммов на узком карнизе мне одному все равно никак не поднять и не удержать, а от помощи солдат я отказался: не каждый даже здоровый человек может работать на такой высоте. Не хватает мне еще переживаний, как бы кто не свалился. Нужно привлечь верхолазов. Там, наверху, чуть выше снаряда, есть маленькая площадка, а на ней — остовы разобранных и брошенных строителями трех допотопных лебедок. Если их хоть чуточку подремонтировать, они нам могут очень и очень пригодиться. Но опять-таки нужен опыт верхолазов, нужно их умение работать в любых условиях, а ребята здесь на все руки мастера.
И вот все пятеро собираются лезть наверх. Мне нужны четверо. Пытаются спорить. Но я стою на своем — ни к чему подвергать риску лишнего человека.
— Добро. Пятый здесь, внизу, будет помогать вашему водителю принимать снаряд. Мы всегда все вместе...
— Ну, если так...
Несколько часов они мучаются вокруг ржавых, искалеченных лебедок. В купол с трудом подаются трос, шестерни, смазка, разнокалиберные гайки, ключи, зубила, прочные капроновые и не менее прочные, из морской травы, веревки.
Договариваемся с властями района и города о мерах безопасности на время извлечения снаряда. Один из милицейских представителей очень хочет обставить все «на солидной основе»: закрыть движение, выселить жителей из домов по каналу Грибоедова и Конюшенной площади, выгнать из Михайловского сада гуляющих, «заморозить» Невский перед Казанским собором...
— Что это даст? — в который раз наседаю на него. — Зрители еще страшней. Если вдруг что случится, лучше, чтобы в этом районе оказалось минимум людей — просто случайные прохожие. А оцепление на Невском соберет такую толпу — работать станет невозможно...
Часов около пяти верхолазы сообщают, что «можно потихоньку двигать». Однако уже стемнело, и все дела решаем перенести на завтра.
В десять утра было темно и пасмурно. В одиннадцать появилось солнышко, и город предстал перед нами изумительной палитрой сдержанных осенних красок. Под оставшимися внизу черными, орлами на башенках «Спаса», как игрушечный, шел к Невскому набухающий первым ледком канал, и, как игрушечные, вдоль канала один за другим катились крошечные грузовички и легковушки. Живилась и трепыхалась маленькая Конюшенная площадь. Все выглядело удивительно чистым, вымытым. Даже заводской дым за Невой, казалось, не валил столбом, а выходил тоненькими аккуратными струйками.
Балансируя над провалом, мы не без труда приподняли снаряд и перевязали его узлом, прозванным у такелажников «удавкой». Веревки прицепили к металлическому тросу. Потом верхолазы полезли еще выше, к самому кресту, где стояли лебедки, а я остался около снаряда, чтобы направить его точно по центру пролома вниз, в церковь.
...Огромная чушка хищно замерла над дырой, недовольно поводя почерневшим от времени носом. Я нацелил кинокамеру — очень уж хотелось запечатлеть этот момент на пленку.
— Майна! Поехали!
Снаряд нехотя раскрутился на привязи и, покачиваясь, пополз вниз. Со стен на него косились закопченные лики святых, вспугнутые голуби провожали почетным эскортом, из-под моих ног вслед сыпалась кирпичная пыль...
— Ну как там? — крикнул я в гулкое темное пространство и чуть не сорвался — проклятый карабин ремня сполз с изогнутой трубки, за которую я цеплялся.
— Нормально! — откуда-то из глубины весело откликнулся Николаев. — Подается!
«Дается, дается, дается...» — заговорили невнятно стены.
Грамоты Ленинградского городского исполкома «За отвагу и мужество при выполнении верхолазных работ и извлечение снаряда» нам и верхолазам реставрационных мастерских Евгению Кастьянову, Вячеславу Коробкову, Владимиру Майорову, Александру Мацкевичу и Владимиру Смирнову вручал секретарь исполкома Николай Дмитриевич Христофоров.
— Никогда бы не подумал, — сказал он, — что в самом центре города еще сохранились такие штуки.
— И совершенно напрасно, — пошутил я. — Два года назад осенью точно такой же снаряд мы вытащили вот здесь, под самыми вашими окнами, на Исаакиевской площади. Видите, как раз там, где из-под моста вытекает Мойка?
— Любопытно, — улыбнулся секретарь. — Ну что ж, раз так, пожелаем вам успехов в этом, не очень приятном деле...
А неприятных дел было еще много. 29 октября мы любовались чудесной панорамой Ленинграда из купола «Спаса на крови», а тридцатого меня уже спускали с борта теплохода в страшно неудобном водолазном костюме в мутную глубину Псковского озера. Стало известно, что здесь, в створе деревень Медли-Любницы, на самом фарватере, немцы затопили в сорок втором большое количество взрывчатки.
Но это уже другая история...
Нашла очень интересный материал из книги Виктора Ивановича Демидова "Мы уходим последними..." Записки пиротехника об этой опасной операции.
Октябрь. Сумерки. Долго стучу в окованную тяжелым железом дверь бывшего петербургского храма «Спаса на крови», пока не слышатся неторопливые шаги, не гремят засовы и какой-то парень не впускает меня внутрь, под еле видимые в темноте гулкие своды церкви.
— Вы сапер?
— Да.
— Проходите.
Внутренность храма поражает сразу же. Еще нигде я не видел такого обилия замечательных мозаичных фресок и... такого варварского отношения к произведениям искусства. Просторные залы сплошь уставлены декорациями. Они грязные, с гвоздями, от которых фресковое великолепие пестрит царапинами, а цветная смальта местами уже осыпалась. Никогда бы не подумал, что способна на такое возвышенная Мельпомена! А вот поди же... Видимо, и вправду «клобук еще не делает монахом», как говорили древние.
— Неужели здесь так и будет эта свалка? — удивляюсь я.
— Нет, — равнодушно сообщает провожатый. — Закончим реставрацию — планируют музей мозаики...
Прекрасно! Сначала портим, потом увековечиваем!
В низенькой комнатке за алтарем пышет жаром докрасна раскаленная чугунная печурка. Вокруг нее по верстакам, бухтам веревок, трубам, каким-то ящикам живописно раскинулись ожидающие моего прихода верхолазы. Я уже давно заметил, что, чем труднее или опаснее у людей работа, тем больше в них душевного здоровья и неиссякаемого остроумия. Здесь тоже за словом в карман не лезут. Первый же мой нейтральный вопрос: «Что тут у вас?» — встречается веселым каскадом:
— А ничего особенного: колбаса, пиво, святые угодники по стенам и снаряд в куполе! Присаживайтесь к нашему шалашу, с дорожки да с устатку...
— Хорошо бы, ребята, с вами посидеть, особливо под пиво, — постарался я подстроиться под этот тон, — да нельзя — времени до темноты осталось мало, так что давайте, если можно, поближе к снаряду. Как и где вы его нашли?
Реставраторы не заставили себя просить.
— Он, — старший в этой компании с дружеской небрежностью кивнул на моего провожатого, — работал там, — он ткнул пальцем в потолок. — Но неосмотрительно... И попал под голубя... Понятное дело, голубь ему «кап», а он и рот от удовольствия разинул. Вот и потерял свой новый казенный фрак. Полетела его телогрейка с лавсановой ниткой и сгинула в неизвестной дыре. Вообще-то поделом — в следующий раз будет знать, что рабочая одежда в рукава одевается, а не так, как с девкой на свиданьи. Верно я говорю?
Веселые рыцари поднебесья отозвались довольными смешками. Смеялся и сам виновник случившегося — нрава он, видимо, был открытого, необидчивого.
— Дальше все просто, — продолжал верхолаз, — жадность-матушка кинула его в ту дыру, а там, представьте себе, снаряд. Прямо в куполе...
Доставать с ленинградских крыш и чердаков невзорвавшиеся снаряды в общем не такое уж для меня новое дело. Чаще всего ими оказывались небольшие зенитные или авиационные гранатки или бронебойные снарядики. Особенных затруднений эта операция не вызывала, и я уже прикидывал, как побыстрее вызвать сюда машину, чтобы еще засветло вывезти снаряд за город и там уничтожить.
— Большой? — на всякий случай ускорил я разъяснения верхолаза.
— Килограмм на шестьдесят, семьдесят... — отозвался нашедший. И, заметив явное недоверие, добавил: — Может, и все сто потянет...
— Что?!
— Нет, серьезно, Порядочный снаряд.
— Пошли.
* * *
Всякое сооружение кажется небольшим, пока не попытаешься на него забраться. Восьмидесятиметровая, даже с лишним, высота «Спаса на крови» тоже кажется не очень значительной. Но стоит вылезти на первую же крышу, как сам себе покажешься муравьем. Я лезу за моими сразу ставшими очень серьезными и предельно внимательными проводниками — Владимиром Майоровым и Вячеславом Коробковым — и с каждым шагом (какой тут шаг — сплошное подтягивание!) чувствую, как свинцовой усталостью наливаются с непривычки ноги. Поднимаемся мы по каким-то желобам, остаткам лестниц и скоб, по прогибающимся дощечкам, положенным верхолазами под мокрые ржавые ограждения. Недавно выпал первый снежок и покрыл крышу предательски скользким слоем. Высокая узкая лестничка, ведущая на предпоследнюю горизонтальную площадку, поставлена не как все «порядочные» лестницы — с наклоном или хотя бы вертикально вверх, — а под некоторым отрицательным углом. Так и тянет сорваться спиной вниз...
Наконец мы добираемся почти до самого подножья главного креста церкви, делаем несколько ползков по изумительно красивому ярко-голубому куполу, задерживаемся на секундочку перед проломом, и Майоров спускается в дегтярно-черную дыру.
— Прыгайте!
Я прыгаю. В куполе нас обдает застарелым теплом и острым запахом первозданной пыли. Ничегошеньки не видно. По инерции делаю шаг. Меня сразу же грубо хватают за полу кителя и прижимают к какой-то стене.
— Осторожно! Тут провал. Пролетишь восемьдесят метров и попадешь как раз к отпеванию, прямо перед алтарем.
Слева засвечивается карманный фонарик, и я вижу вполне уютную сферу грубоватой избяной побелки, маленький карнизик, много голубиного помета, фантастически странные следы на вековой пыли и, наконец, цель нашего акробатического путешествия — действительно огромный снаряд. Беглого взгляда достаточно, чтобы присвистнуть: в купол даже забраться не так-то просто, не то что вытащить его отсюда! И все это в каких-то двух-трех сотнях метров от Невского проспекта... Будет работка...
Двухсотсорокамиллиметровый, сташестидесятикилограммовый фугасный снаряд пробил неширокое отверстие в массивном центральном куполе, влетел внутрь, ударился о круглую толстую стену — купол только снизу кажется изящным и хрупким, — срикошетил, снова ударился, прочертил таким образом полукруг и затих, зажатый карнизом. На исходе сил он еще умудрился сделать брешь в очень тонком полу купола, в так называемом шатре. Брешь, как прорубь, манила в бездонную глубину...
Почти сразу же стало ясно и то, почему не было взрыва: снаряд все время скользил вдоль стен боком, и рассчитанные на прямой удар механизмы взрывателей не подействовали. Иначе от красавца купола остались бы только одни фотографии.
Я выглянул на улицу. Вечерело. Надо спускаться, чтобы не повторять всю предыдущую цирковую программу в темноте. Тем более что путь обратно значительно сложнее: приходится пятиться, прыгать не глядя.
О необычной находке докладываю начальству.
— Да, Виктор Иванович, попал ты, как кур во щи, — сочувственно подтрунивает Серафим Алексеевич Марков. — Ты хоть, когда в следующий раз полезешь, аппарат захвати...
Марков страстный фотолюбитель и даже в этой ситуации не может отказаться от мелкой зависти: надо же, такая шикарная съемочная точка подвалила человеку!
— Полезай вместе со мною, — приглашаю я. — Гарантирую, что такого кадра ни у одного фотолюбителя Ленинграда не будет.
— Так что ты намерен предложить? — прерывает эту болтовню наш новый «шеф» подполковник Богданович. — Как будешь снимать?
— Кинокамерой, — отшучиваюсь я. — Сейчас, Николай Михайлович, мы подумаем и что-нибудь вам доложим.
...Утром первыми нас встречают у церкви какие-то странные старухи. Они преграждают дорогу на паперть и не пускают к дверям.
— Божий храм пришли взрывать, граждане военные?
— Да что вы, бабуси? — теряюсь я. — Нам только посмотреть... Мы... туристы.
— Туристы... Развелось охальников. И святому месту покою от них нет...
— Во информация! — восхищается Валентин Николаев, вступая под гулкие своды церковной обители. — Вчера ни души не было, а сегодня привалили целым взводом.
— Вы их еще не знаете, — жалуется ожидавший нас милицейский представитель. — Старухи все стекла повыбивали.
— Ну уж? — откровенно сомневаемся мы, глядя на забранные металлической решеткой и расположенные на высоте около тридцати метров стрельчатые окна.
— Не сами, конечно, — уточняет милицейский товарищ, — а мальчишки по их наущению. Здесь в прошлом году большинство окон остеклили. А зима была морозная — голуби начали дохнуть. Вот старухи во имя спасения святой твари и подговаривали мальчишек. Мы уж тут и пост держали и караулили — ничего не помогло. Опять голуби по церкви летают и все портят...
Как ленинградец, я знал, что церковь эту построили на том самом месте, откуда в марте 1881 года народовольцы отправили на тот свет «божьего помазанника» Александра II. («Кровавое пятно» из самой лучшей красной краски сохранилось на специально нетронутом кусочке мостовой и до сего времени.) Знал, что стоила она что-то такое около пяти миллионов рублей, что вместо ожидаемого святейшим синодом «величественно-скорбного» сооружения, отражающего «божественность царской власти» и «глубокую скорбь народа», архитектор Парланд и инженер Трухманов соорудили веселое подобие храма Василия Блаженного в Москве. На этом мои познания кончались. И лишь позже я услышал любопытную историю этого храма.
Оказывается, у церкви «Воскресение на крови» («Спасом» ее прозвали верующие) сначала было революционное прошлое. Мало того, что она всем своим видом никак не выражала «глубокую скорбь», скорее наоборот, в ее котельной одно время печатали прокламации, а в тесной каморке, над алтарем, собирались подпольщики.
Однако в первые годы после Октября эта церковь, которую патриарх Тихон объявил кафедральным собором, превратилась в гнездо контрреволюции. Здесь планировались заговоры, отсюда расползались по городу слухи, будто бы по ночам в церкви «слышны стоны убиенного царя», который «является благочестивым» и предрешает близкий конец большевистской власти.
«Близкого конца» дождались сами заговорщики, но в двадцатых годах это гнездо приняло еще одну стаю реакционеров: митрополит Иосиф Петровых сделал его центром новой антисоветской секты «истинно православной церкви», охвостья которой до сих пор нет-нет да и объявятся. Может, и те старухи, что кликушествовали на паперти, тоже из последних обожателей предпоследнего царя?
...У нас начинаются труднейшие переговоры. По утвержденному мне плану, снаряд решено спустить прямо в церковь через пролом в шатре. Но сто шестьдесят килограммов на узком карнизе мне одному все равно никак не поднять и не удержать, а от помощи солдат я отказался: не каждый даже здоровый человек может работать на такой высоте. Не хватает мне еще переживаний, как бы кто не свалился. Нужно привлечь верхолазов. Там, наверху, чуть выше снаряда, есть маленькая площадка, а на ней — остовы разобранных и брошенных строителями трех допотопных лебедок. Если их хоть чуточку подремонтировать, они нам могут очень и очень пригодиться. Но опять-таки нужен опыт верхолазов, нужно их умение работать в любых условиях, а ребята здесь на все руки мастера.
И вот все пятеро собираются лезть наверх. Мне нужны четверо. Пытаются спорить. Но я стою на своем — ни к чему подвергать риску лишнего человека.
— Добро. Пятый здесь, внизу, будет помогать вашему водителю принимать снаряд. Мы всегда все вместе...
— Ну, если так...
Несколько часов они мучаются вокруг ржавых, искалеченных лебедок. В купол с трудом подаются трос, шестерни, смазка, разнокалиберные гайки, ключи, зубила, прочные капроновые и не менее прочные, из морской травы, веревки.
Договариваемся с властями района и города о мерах безопасности на время извлечения снаряда. Один из милицейских представителей очень хочет обставить все «на солидной основе»: закрыть движение, выселить жителей из домов по каналу Грибоедова и Конюшенной площади, выгнать из Михайловского сада гуляющих, «заморозить» Невский перед Казанским собором...
— Что это даст? — в который раз наседаю на него. — Зрители еще страшней. Если вдруг что случится, лучше, чтобы в этом районе оказалось минимум людей — просто случайные прохожие. А оцепление на Невском соберет такую толпу — работать станет невозможно...
Часов около пяти верхолазы сообщают, что «можно потихоньку двигать». Однако уже стемнело, и все дела решаем перенести на завтра.
В десять утра было темно и пасмурно. В одиннадцать появилось солнышко, и город предстал перед нами изумительной палитрой сдержанных осенних красок. Под оставшимися внизу черными, орлами на башенках «Спаса», как игрушечный, шел к Невскому набухающий первым ледком канал, и, как игрушечные, вдоль канала один за другим катились крошечные грузовички и легковушки. Живилась и трепыхалась маленькая Конюшенная площадь. Все выглядело удивительно чистым, вымытым. Даже заводской дым за Невой, казалось, не валил столбом, а выходил тоненькими аккуратными струйками.
Балансируя над провалом, мы не без труда приподняли снаряд и перевязали его узлом, прозванным у такелажников «удавкой». Веревки прицепили к металлическому тросу. Потом верхолазы полезли еще выше, к самому кресту, где стояли лебедки, а я остался около снаряда, чтобы направить его точно по центру пролома вниз, в церковь.
...Огромная чушка хищно замерла над дырой, недовольно поводя почерневшим от времени носом. Я нацелил кинокамеру — очень уж хотелось запечатлеть этот момент на пленку.
— Майна! Поехали!
Снаряд нехотя раскрутился на привязи и, покачиваясь, пополз вниз. Со стен на него косились закопченные лики святых, вспугнутые голуби провожали почетным эскортом, из-под моих ног вслед сыпалась кирпичная пыль...
— Ну как там? — крикнул я в гулкое темное пространство и чуть не сорвался — проклятый карабин ремня сполз с изогнутой трубки, за которую я цеплялся.
— Нормально! — откуда-то из глубины весело откликнулся Николаев. — Подается!
«Дается, дается, дается...» — заговорили невнятно стены.
Грамоты Ленинградского городского исполкома «За отвагу и мужество при выполнении верхолазных работ и извлечение снаряда» нам и верхолазам реставрационных мастерских Евгению Кастьянову, Вячеславу Коробкову, Владимиру Майорову, Александру Мацкевичу и Владимиру Смирнову вручал секретарь исполкома Николай Дмитриевич Христофоров.
— Никогда бы не подумал, — сказал он, — что в самом центре города еще сохранились такие штуки.
— И совершенно напрасно, — пошутил я. — Два года назад осенью точно такой же снаряд мы вытащили вот здесь, под самыми вашими окнами, на Исаакиевской площади. Видите, как раз там, где из-под моста вытекает Мойка?
— Любопытно, — улыбнулся секретарь. — Ну что ж, раз так, пожелаем вам успехов в этом, не очень приятном деле...
А неприятных дел было еще много. 29 октября мы любовались чудесной панорамой Ленинграда из купола «Спаса на крови», а тридцатого меня уже спускали с борта теплохода в страшно неудобном водолазном костюме в мутную глубину Псковского озера. Стало известно, что здесь, в створе деревень Медли-Любницы, на самом фарватере, немцы затопили в сорок втором большое количество взрывчатки.
Но это уже другая история...
