Сегодня на экскурсии около Спаса на Крови рассказывала, что последний снаряд упал на Ленинград 22 января 1944 года. И только в октябре 1961 года обнаружили и обезвредили застрявший в куполе собора неразорвавшийся немецкий фугасный снаряд калибром 240 мм и весом в 160 кг.
Нашла очень интересный материал из книги Виктора Ивановича Демидова "Мы уходим последними..." Записки пиротехника об этой опасной операции.
Октябрь. Сумерки. Долго стучу в окованную тяжелым железом дверь бывшего петербургского храма «Спаса на крови», пока не слышатся неторопливые шаги, не гремят засовы и какой-то парень не впускает меня внутрь, под еле видимые в темноте гулкие своды церкви.
— Вы сапер?
— Да.
— Проходите.
Внутренность храма поражает сразу же. Еще нигде я не видел такого обилия замечательных мозаичных фресок и... такого варварского отношения к произведениям искусства. Просторные залы сплошь уставлены декорациями. Они грязные, с гвоздями, от которых фресковое великолепие пестрит царапинами, а цветная смальта местами уже осыпалась. Никогда бы не подумал, что способна на такое возвышенная Мельпомена! А вот поди же... Видимо, и вправду «клобук еще не делает монахом», как говорили древние.
— Неужели здесь так и будет эта свалка? — удивляюсь я.
— Нет, — равнодушно сообщает провожатый. — Закончим реставрацию — планируют музей мозаики...
Прекрасно! Сначала портим, потом увековечиваем!
В низенькой комнатке за алтарем пышет жаром докрасна раскаленная чугунная печурка. Вокруг нее по верстакам, бухтам веревок, трубам, каким-то ящикам живописно раскинулись ожидающие моего прихода верхолазы. Я уже давно заметил, что, чем труднее или опаснее у людей работа, тем больше в них душевного здоровья и неиссякаемого остроумия. Здесь тоже за словом в карман не лезут. Первый же мой нейтральный вопрос: «Что тут у вас?» — встречается веселым каскадом:
— А ничего особенного: колбаса, пиво, святые угодники по стенам и снаряд в куполе! Присаживайтесь к нашему шалашу, с дорожки да с устатку...
— Хорошо бы, ребята, с вами посидеть, особливо под пиво, — постарался я подстроиться под этот тон, — да нельзя — времени до темноты осталось мало, так что давайте, если можно, поближе к снаряду. Как и где вы его нашли?
Реставраторы не заставили себя просить.
— Он, — старший в этой компании с дружеской небрежностью кивнул на моего провожатого, — работал там, — он ткнул пальцем в потолок. — Но неосмотрительно... И попал под голубя... Понятное дело, голубь ему «кап», а он и рот от удовольствия разинул. Вот и потерял свой новый казенный фрак. Полетела его телогрейка с лавсановой ниткой и сгинула в неизвестной дыре. Вообще-то поделом — в следующий раз будет знать, что рабочая одежда в рукава одевается, а не так, как с девкой на свиданьи. Верно я говорю?
Веселые рыцари поднебесья отозвались довольными смешками. Смеялся и сам виновник случившегося — нрава он, видимо, был открытого, необидчивого.
— Дальше все просто, — продолжал верхолаз, — жадность-матушка кинула его в ту дыру, а там, представьте себе, снаряд. Прямо в куполе...
Доставать с ленинградских крыш и чердаков невзорвавшиеся снаряды в общем не такое уж для меня новое дело. Чаще всего ими оказывались небольшие зенитные или авиационные гранатки или бронебойные снарядики. Особенных затруднений эта операция не вызывала, и я уже прикидывал, как побыстрее вызвать сюда машину, чтобы еще засветло вывезти снаряд за город и там уничтожить.
— Большой? — на всякий случай ускорил я разъяснения верхолаза.
— Килограмм на шестьдесят, семьдесят... — отозвался нашедший. И, заметив явное недоверие, добавил: — Может, и все сто потянет...
— Что?!
— Нет, серьезно, Порядочный снаряд.
— Пошли.
* * *
Всякое сооружение кажется небольшим, пока не попытаешься на него забраться. Восьмидесятиметровая, даже с лишним, высота «Спаса на крови» тоже кажется не очень значительной. Но стоит вылезти на первую же крышу, как сам себе покажешься муравьем. Я лезу за моими сразу ставшими очень серьезными и предельно внимательными проводниками — Владимиром Майоровым и Вячеславом Коробковым — и с каждым шагом (какой тут шаг — сплошное подтягивание!) чувствую, как свинцовой усталостью наливаются с непривычки ноги. Поднимаемся мы по каким-то желобам, остаткам лестниц и скоб, по прогибающимся дощечкам, положенным верхолазами под мокрые ржавые ограждения. Недавно выпал первый снежок и покрыл крышу предательски скользким слоем. Высокая узкая лестничка, ведущая на предпоследнюю горизонтальную площадку, поставлена не как все «порядочные» лестницы — с наклоном или хотя бы вертикально вверх, — а под некоторым отрицательным углом. Так и тянет сорваться спиной вниз...
Наконец мы добираемся почти до самого подножья главного креста церкви, делаем несколько ползков по изумительно красивому ярко-голубому куполу, задерживаемся на секундочку перед проломом, и Майоров спускается в дегтярно-черную дыру.
— Прыгайте!
Я прыгаю. В куполе нас обдает застарелым теплом и острым запахом первозданной пыли. Ничегошеньки не видно. По инерции делаю шаг. Меня сразу же грубо хватают за полу кителя и прижимают к какой-то стене.
— Осторожно! Тут провал. Пролетишь восемьдесят метров и попадешь как раз к отпеванию, прямо перед алтарем.
Слева засвечивается карманный фонарик, и я вижу вполне уютную сферу грубоватой избяной побелки, маленький карнизик, много голубиного помета, фантастически странные следы на вековой пыли и, наконец, цель нашего акробатического путешествия — действительно огромный снаряд. Беглого взгляда достаточно, чтобы присвистнуть: в купол даже забраться не так-то просто, не то что вытащить его отсюда! И все это в каких-то двух-трех сотнях метров от Невского проспекта... Будет работка...
Двухсотсорокамиллиметровый, сташестидесятикилограммовый фугасный снаряд пробил неширокое отверстие в массивном центральном куполе, влетел внутрь, ударился о круглую толстую стену — купол только снизу кажется изящным и хрупким, — срикошетил, снова ударился, прочертил таким образом полукруг и затих, зажатый карнизом. На исходе сил он еще умудрился сделать брешь в очень тонком полу купола, в так называемом шатре. Брешь, как прорубь, манила в бездонную глубину...
Почти сразу же стало ясно и то, почему не было взрыва: снаряд все время скользил вдоль стен боком, и рассчитанные на прямой удар механизмы взрывателей не подействовали. Иначе от красавца купола остались бы только одни фотографии.
Я выглянул на улицу. Вечерело. Надо спускаться, чтобы не повторять всю предыдущую цирковую программу в темноте. Тем более что путь обратно значительно сложнее: приходится пятиться, прыгать не глядя.
О необычной находке докладываю начальству.
— Да, Виктор Иванович, попал ты, как кур во щи, — сочувственно подтрунивает Серафим Алексеевич Марков. — Ты хоть, когда в следующий раз полезешь, аппарат захвати...
Марков страстный фотолюбитель и даже в этой ситуации не может отказаться от мелкой зависти: надо же, такая шикарная съемочная точка подвалила человеку!
— Полезай вместе со мною, — приглашаю я. — Гарантирую, что такого кадра ни у одного фотолюбителя Ленинграда не будет.
— Так что ты намерен предложить? — прерывает эту болтовню наш новый «шеф» подполковник Богданович. — Как будешь снимать?
— Кинокамерой, — отшучиваюсь я. — Сейчас, Николай Михайлович, мы подумаем и что-нибудь вам доложим.
...Утром первыми нас встречают у церкви какие-то странные старухи. Они преграждают дорогу на паперть и не пускают к дверям.
— Божий храм пришли взрывать, граждане военные?
— Да что вы, бабуси? — теряюсь я. — Нам только посмотреть... Мы... туристы.
— Туристы... Развелось охальников. И святому месту покою от них нет...
— Во информация! — восхищается Валентин Николаев, вступая под гулкие своды церковной обители. — Вчера ни души не было, а сегодня привалили целым взводом.
— Вы их еще не знаете, — жалуется ожидавший нас милицейский представитель. — Старухи все стекла повыбивали.
— Ну уж? — откровенно сомневаемся мы, глядя на забранные металлической решеткой и расположенные на высоте около тридцати метров стрельчатые окна.
— Не сами, конечно, — уточняет милицейский товарищ, — а мальчишки по их наущению. Здесь в прошлом году большинство окон остеклили. А зима была морозная — голуби начали дохнуть. Вот старухи во имя спасения святой твари и подговаривали мальчишек. Мы уж тут и пост держали и караулили — ничего не помогло. Опять голуби по церкви летают и все портят...
Как ленинградец, я знал, что церковь эту построили на том самом месте, откуда в марте 1881 года народовольцы отправили на тот свет «божьего помазанника» Александра II. («Кровавое пятно» из самой лучшей красной краски сохранилось на специально нетронутом кусочке мостовой и до сего времени.) Знал, что стоила она что-то такое около пяти миллионов рублей, что вместо ожидаемого святейшим синодом «величественно-скорбного» сооружения, отражающего «божественность царской власти» и «глубокую скорбь народа», архитектор Парланд и инженер Трухманов соорудили веселое подобие храма Василия Блаженного в Москве. На этом мои познания кончались. И лишь позже я услышал любопытную историю этого храма.
Оказывается, у церкви «Воскресение на крови» («Спасом» ее прозвали верующие) сначала было революционное прошлое. Мало того, что она всем своим видом никак не выражала «глубокую скорбь», скорее наоборот, в ее котельной одно время печатали прокламации, а в тесной каморке, над алтарем, собирались подпольщики.
Однако в первые годы после Октября эта церковь, которую патриарх Тихон объявил кафедральным собором, превратилась в гнездо контрреволюции. Здесь планировались заговоры, отсюда расползались по городу слухи, будто бы по ночам в церкви «слышны стоны убиенного царя», который «является благочестивым» и предрешает близкий конец большевистской власти.
«Близкого конца» дождались сами заговорщики, но в двадцатых годах это гнездо приняло еще одну стаю реакционеров: митрополит Иосиф Петровых сделал его центром новой антисоветской секты «истинно православной церкви», охвостья которой до сих пор нет-нет да и объявятся. Может, и те старухи, что кликушествовали на паперти, тоже из последних обожателей предпоследнего царя?
...У нас начинаются труднейшие переговоры. По утвержденному мне плану, снаряд решено спустить прямо в церковь через пролом в шатре. Но сто шестьдесят килограммов на узком карнизе мне одному все равно никак не поднять и не удержать, а от помощи солдат я отказался: не каждый даже здоровый человек может работать на такой высоте. Не хватает мне еще переживаний, как бы кто не свалился. Нужно привлечь верхолазов. Там, наверху, чуть выше снаряда, есть маленькая площадка, а на ней — остовы разобранных и брошенных строителями трех допотопных лебедок. Если их хоть чуточку подремонтировать, они нам могут очень и очень пригодиться. Но опять-таки нужен опыт верхолазов, нужно их умение работать в любых условиях, а ребята здесь на все руки мастера.
И вот все пятеро собираются лезть наверх. Мне нужны четверо. Пытаются спорить. Но я стою на своем — ни к чему подвергать риску лишнего человека.
— Добро. Пятый здесь, внизу, будет помогать вашему водителю принимать снаряд. Мы всегда все вместе...
— Ну, если так...
Несколько часов они мучаются вокруг ржавых, искалеченных лебедок. В купол с трудом подаются трос, шестерни, смазка, разнокалиберные гайки, ключи, зубила, прочные капроновые и не менее прочные, из морской травы, веревки.
Договариваемся с властями района и города о мерах безопасности на время извлечения снаряда. Один из милицейских представителей очень хочет обставить все «на солидной основе»: закрыть движение, выселить жителей из домов по каналу Грибоедова и Конюшенной площади, выгнать из Михайловского сада гуляющих, «заморозить» Невский перед Казанским собором...
— Что это даст? — в который раз наседаю на него. — Зрители еще страшней. Если вдруг что случится, лучше, чтобы в этом районе оказалось минимум людей — просто случайные прохожие. А оцепление на Невском соберет такую толпу — работать станет невозможно...
Часов около пяти верхолазы сообщают, что «можно потихоньку двигать». Однако уже стемнело, и все дела решаем перенести на завтра.
В десять утра было темно и пасмурно. В одиннадцать появилось солнышко, и город предстал перед нами изумительной палитрой сдержанных осенних красок. Под оставшимися внизу черными, орлами на башенках «Спаса», как игрушечный, шел к Невскому набухающий первым ледком канал, и, как игрушечные, вдоль канала один за другим катились крошечные грузовички и легковушки. Живилась и трепыхалась маленькая Конюшенная площадь. Все выглядело удивительно чистым, вымытым. Даже заводской дым за Невой, казалось, не валил столбом, а выходил тоненькими аккуратными струйками.
Балансируя над провалом, мы не без труда приподняли снаряд и перевязали его узлом, прозванным у такелажников «удавкой». Веревки прицепили к металлическому тросу. Потом верхолазы полезли еще выше, к самому кресту, где стояли лебедки, а я остался около снаряда, чтобы направить его точно по центру пролома вниз, в церковь.
...Огромная чушка хищно замерла над дырой, недовольно поводя почерневшим от времени носом. Я нацелил кинокамеру — очень уж хотелось запечатлеть этот момент на пленку.
— Майна! Поехали!
Снаряд нехотя раскрутился на привязи и, покачиваясь, пополз вниз. Со стен на него косились закопченные лики святых, вспугнутые голуби провожали почетным эскортом, из-под моих ног вслед сыпалась кирпичная пыль...
— Ну как там? — крикнул я в гулкое темное пространство и чуть не сорвался — проклятый карабин ремня сполз с изогнутой трубки, за которую я цеплялся.
Грамоты Ленинградского городского исполкома «За отвагу и мужество при выполнении верхолазных работ и извлечение снаряда» нам и верхолазам реставрационных мастерских Евгению Кастьянову, Вячеславу Коробкову, Владимиру Майорову, Александру Мацкевичу и Владимиру Смирнову вручал секретарь исполкома Николай Дмитриевич Христофоров.
— Никогда бы не подумал, — сказал он, — что в самом центре города еще сохранились такие штуки.
— И совершенно напрасно, — пошутил я. — Два года назад осенью точно такой же снаряд мы вытащили вот здесь, под самыми вашими окнами, на Исаакиевской площади. Видите, как раз там, где из-под моста вытекает Мойка?
— Любопытно, — улыбнулся секретарь. — Ну что ж, раз так, пожелаем вам успехов в этом, не очень приятном деле...
А неприятных дел было еще много. 29 октября мы любовались чудесной панорамой Ленинграда из купола «Спаса на крови», а тридцатого меня уже спускали с борта теплохода в страшно неудобном водолазном костюме в мутную глубину Псковского озера. Стало известно, что здесь, в створе деревень Медли-Любницы, на самом фарватере, немцы затопили в сорок втором большое количество взрывчатки.